Семь стихий - Страница 44

И что же такое язык искусства?

...Куда занесло меня! Еще немного - и меня стали бы расспрашивать, наверное, что случилось. И какое это имеет отношение к нашему разговору? Мне стало неловко. Я все еще искал ответ на вопрос, заданный женщиной, сидевшей рядом со мной за столом. И знал: ответ будет таким, что я не смогу сообщить его ни Ридзу, ни ей, ни другим...

Да, в искусстве порой все сложно и все просто. Пройдут века. Сорок тысяч лет, быть может, семьдесят... В теплый летний день к деревянной лачуге на Козьем болоте, что у околицы Лутахенды, совсем недалеко от Куоккалы, подойдет юноша с букетом лесных папоротников и прибьет над дверью дощечку с изображением кошки.

...А вот трезубец Нептуна. О чем расскажет потускневшая зеленая медь и прихотливые пятна полустершейся чеканки? Что за тайный умысел у создателя языческого знака власти над морем? И почему мы собрались в роскошном зале под этим знаком? Что скажут уму и сердцу тысячелетние легенды и мифы?

В пряже дней время выткало нить - это поэзия. Почему же не обрывается легчайшая нитка, ведущая в прошлое? Как будто бы она из сверхпрочного металла и от времени становится крепче. Калина говорит об ассоциациях. Может быть, проще? В искусстве, в человеке можно узнать целый мир... так, например.

Когда я впервые это понял? Понял и не смог выразить словами? Да, Валентина... Я увидел ее такой, что не мог потом забыть. И не знал, почему это произошло. Далеко-далеко отсюда. На острове. Где когда-то плавала "Гондвана".

Кажется, начинался спор, долгий, горячий и бесполезный, как всегда. Страстно возражал Ридзу Саша Костенко, в первый раз присутствовавший на традиционной встрече журналистов, к нему присоединился Джон Ло; звучали стихи, и сочинялись гимны науке, искусству, человеку. Стало шумно. Я видел, как бородатый и респектабельный Гарин встал из-за стола, подошел к Костенко, пытался, его в чем-то убедить, но нить спора была вскоре утеряна. Только я помнил, с чего все началось: память, потом Валентина...

Джон Ло, исколесивший Сахару и Ближний Восток, рассказывал о своих наблюдениях. Великолепные краски на скалах и стенах храмов сохранились в течение тысячелетий. Бесчисленные рельефы и скульптуры. Тонкие контуры, изящество художественной техники - все это бросается в глаза. Даже простому журналисту. Но живопись эта плоская, без теней и переходов. Ни намека на перспективу: пруд с водяными птицами рисовали так, как будто зеркало воды вертикально. А люди... Ноги видны сбоку, лица в профиль, а грудь всегда изображалась во всю ширину. Голову быка художник видел в профиль, а рога оставались в плоскости рисунка. Замечание Джона Ло привлекло мое внимание: египтяне как бы пользовались приемом собирателей гербариев. Так дети засушивают цветы между страниц, невольно изменяя их форму.

Стенная живопись Геркуланума и Помпеи, городов, засыпанных некогда вулканическим пеплом, гораздо больше напоминает современное искусство. Открытие перспективы уже состоялось, на панно появились тени.

- Искусство может все, - сказал Гарин. - Современное искусство. Но оно отдаленно напоминает памятник, вечно строящийся и остающийся незаконченным. Что-то всегда перестраивается, доделывается, в его пьедестал добавляются камни, мрамор, затем устанавливают новые и новые фигуры.

- Хватит об этом! - воскликнул Костенко и стал рассказывать о горной цепи в Атлантике, опустившейся на дно океана. Он только-только вернулся из экспедиции.

- Катастрофа произошла 40 миллионов лет назад, - сказал он, - совсем недавно. Единственное место, где можно найти сказочную Атлантиду.

- Тогда еще не было человека, - сказала Калина. - Одни динозавры.

- Откуда вам это известно? - возразил Костенко. - Мы вообще с некоторых пор лучше ориентируемся в космосе, чем у себя дома, на нашей планете. При мне изучали керн, извлеченный с глубины трех километров... Там был целый архипелаг. С тех пор как острова затонули, их покрыл слой морских осадков.

- Атлантика - настоящий клад для журналистов, - заметил Джон Ло. - До сих пор никто не знает, что же за следы на дне открыли Жорж Гуо и Пьер Вильм в районе Дакара. Мы действительно плохо ориентируемся.

- Это история с бородой, - сказал Ридз. - Но никто ничего действительно не знает.

- А я даже не слышала, - сказала Калина Зданевич.

- О, это настоящая загадка, - сказал Джон Ло. - Они увидели на дне, в иле, следы гигантов. Так им показалось.

- Что же это было?

- Углубления, похожие на отпечатки гигантских ступней. Два-три метра в длину. Расположены они по какому-то периодическому закону. В 1960 году такие же следы засняты на дне Индийского океана советской глубоководной камерой.

Меня забыли, и я думал о своем. Я нашел ключ к своим переживаниям. Вот четыре стихии древних: земля, огонь, вода, воздух. Пятую придумал Ольховский: жизнь. И еще две стихии - любовь, разум.

Да, я знал теперь семь стихий. Как же иначе! Недаром я плавал на "Гондване": можно было ведь ограничиться полной связью или даже телеканалом. Говорят, что любовь - тайна. Но любая из стихий тоже тайна. Нам не доведется увидеть ни близкое сияние новых миров - звездных огней будущего, ни многие и многие отдаленные небесные земли-планеты с их диковинами. И никто не предскажет тайфун или смерч, несмотря на кажущуюся простоту задачи.

В проеме окон, над головами людей, открывались дали, охваченные слабым вечерним сиянием. Внизу был город. Здесь, в излюбленном нами зале, чувствовалась высота: двести метров от подножия сопки и тридцать этажей. Я встал и подошел к окну. Море казалось белым в лунном свете. Его бороздили голубые, красные и желтые огни. Над ним оставляли фосфоресцирующий свет террапланы и эли. Розовые и голубые огни в окнах разбегались правильными рядами по вертикалям и горизонталям - улицы казались висящими в воздухе елочными гирляндами. Отсюда, с высоты, были плохо видны детали, а знакомые ориентиры сместились так, что я долго искал северные радиомаяки и станции полной связи. В той стороне на высокие вершины спускались туманы и облака окутывали каменные глыбы и заполняли ложбины.